КОМАНДОР или ПАМЯТНИКПУШКИНУ
Почерк был великолепным. Соленые крупинки падали на ладонь. Ручка скрипела и пела, и звук летел по темным коридорам до самого голубого окошка. Тишина. Белый лист. Черные чернила. Прозрачные капли. Почерк Александра Сергеевича летучими завитками порхал по сухому листу осины. Синий-синий горизонт стоял на обочине, раскрыв зонтик. С зонтика ручьями стекал вчерашний дождь и смешивался с прошлогодними иглами.
- Какая нынче осень стоит, сказал Часовщик.
- Да, ваша правда, осень замечательная, - откликнулся Мастер Большой Стрелки и отхлебнул завтрашнего чаю.
- Люблю осень! Александр Сергеевич быстрыми шагами стал мерить беседку, в которой они сидели за самоваром.
Раздался звон ложки о стенки фарфоровой чашки. Часовщик положил в блюдце клюквенного варенья и стал размешивать серебряной ложкой. Третьего августа 1834 года в доме отставного советника Комиссаржевского растаял сахарный песок. Чай пришлось пить вприкуску. Александр Сергеевич в крылатке порхал под потолком. Мастер Большой Стрелки не любил клюквенного варенья и поэтому жевал пастилки с кунжутными семенами. От кунжутных семян пахло калмыцкими степями и вавилонским столпотворением. Вдруг небо за окном потемнело, и раздался гром. Тонкие стекла беседки жалобно зазвенели. Легкие рамы не выдержали и растворились. В комнату через окно вошел Черный человек. Лицо его было темно, но не от цвета кожи, а от выражения мрачной сосредоточенности, которая легла глубокой чертой между густыми бровями. Горящие пламенем глаза, взгляд из-под косматых черных волос, черный трепещущий плащ все обличало в нем страсти тревожные и утомительные. Присутствующие как-то внутренне сжались. Один лишь Александр Сергеевич опустился на резное кресло и, дерзко глядя в лицо гостю, предложил:
- Не хотите ли варенец? Нянюшка приготовила отменный варенец! с этими словами, Александр Сергеевич пододвинул к себе глиняную кринку и деревянной расписной ложкой принялся уплетать покрытый золотистой корочкой варенец.
- Пустяки, - глухим голосом сказал гость. Пряди его волос как-то странно окаменели при звуках голоса. Мастер Большой Стрелки вздрогнул и поднялся из-за стола.
- Никому не дано шутить со временем, - сказал он дрожащим голосом. Вы не должны находиться здесь, мессир, ибо ваше время давно уже вышло.
- Пустяки! Снова промолвил гость, - Что есть Время? Неужели это те нелепые прыжки, которые совершает твоя стрелка? Вы посадили время на цепочку, заперли его под крышкой часов и надеетесь диктовать свои условия?
Мастер Маленькой Стрелки, высокий светловолосый юноша, твердо взглянул в угольные глаза гостя:
- Вы должны покинуть это помещение, не медля ни минуты!
- Что такое минута, мой юный друг? насмешливо переспросил гость.
- Минута это промежуток, равный шестидесяти секундам, - запальчиво ответил молодой человек.
- А что такое секунда? Кто определил ее продолжительность? Уж не вы ли? обратился гость к Часовщику.
- Добро пожаловать, отведайте клюквенного варенья, - уклончиво ответил Часовщик и посмотрел на Александра Сергеевича.
Тот сидел, завороженно глядя на гостя. Глаза его горели, губы шевелились.
- Как жуток промежуток, - шептал поэт.
Тонкая фарфоровая чашка мелодично зазвенела. Гость встрепенулся. Движения его приобрели робость. Он вопросительно посмотрел на окружающих и протянул руку к чашке. Красные капли клюквенного сока медленно стекали по прозрачным стенкам вазочки. Пока они прокладывали свой путь от края до клюквенного озера в глубине вазочки, непогода за окном кончилась, и посветлело. Солнечный луч ломился сквозь стекло, медленно перебираясь по мелким пылинкам в воздухе, пока, наконец, не добрался до фарфоровой китайской чашечки и не упал медным пятаком на ее донце. За это время у Натальи Николавны родилось четверо детей. Гость взял китайскую чашку с лучом внутри, положил в нее варенья, и стал пить маленькими глотками солнечный свет.
Мастер Большой Стрелки облокотился на циферблат и пилочкой полировал ногти.
Александр Сергеевич встал. Резким движением положил он перед гостем листы бумаги, исписанные великолепным быстрым почерком в завитках.
Гость едва взглянул на листки и отпрянул.
Его длинные пальцы сжали китайскую чашечку, теперь это была фарфоровая флейта. Грозно глядя на Поэта, гость, как бы нехотя, поднес флейту к губам и заиграл гамму ля минор в обратном порядке. Часовщик покорно выложил на блюдо серебряный перстень с крышечкой. Мастер Маленькой Стрелки радостно захлопал в ладоши и кинулся на шею Черному человеку. Тот неприязненно поморщился и взял перстень с блюда. Гонг ударил пять раз. Створки напольных деревянных часов отворились, и комната тяжелой каплей перетекла в прозрачный диск маятника. Александр Сергеевич обнаружил себя сидящим за столом в классе лицея и грызущим перо. Шел урок анатомии доктора Тульпа. Александру Сергеевичу страшно мешала улыбающаяся женщина, которая вольно расположилась на коленях Мастера Большой Стрелки. Он отчетливо видел, что она улыбается ему. Но когда он подскочил к ней, чтобы поцеловать ей пухлую ручку, маятник качнулся, и в следующее мгновение Александр Сергеевич стоял на одном колене перед старым Часовщиком, который смотрел на него ласково и хитро.
-Что это с вами, друг мой, - скрипучим голосом спросил он Поэта. Что это вам вздумалось преклонять колена перед простым служителем Харона?
- Я просить прощенья должен
У вас, сеньора. Может, я мешаю
Печали вашей изливаться, - в запальчивости крикнул Поэт.
- Нет, мой отец, печаль моя во мне, - машинально ответил Часовщик и, спохватившись, одернул повесу, - пора бы уже остепениться Александр Сергеевич. Третий десяток на исходе.
Бом! Бом! Бом! бронзово загудели часы и Мастер Большой Стрелки
мягко снял с колен улыбающуюся даму.
- О, Саския! поэт покрыл поцелуями круглую руку, - Цветы последние милей прекрасных первенцев полей, а вы милее дев унылых печальной родины моей.
Пушкин в крылатке снова упал на колено. Его рука проворно пробежала по пышным складкам юбки.
-Ножка, - бормотал поэт, - ножка. Следует прежде посмотреть, какова у ней ножка. Люблю их ножки; только вряд найдете вы в России целой три пары стройных женских ног.
- Ай взвизгнула Cаския , - мышь! Мышь!
Одним прыжком она вспрыгнула на стул и подняла пышные юбки.
- Ха-ха-ха! рассмеялся Александр Сергеевич, - Да у вас, миледи, ноги волосаты!
Царица Саския оскорбленно одернула юбки и с высоты стула презрительно взглянула на Поэта.
- Ваша шутка стара, как мир, - холодно сказала Царица.
- Как миф, дорогая, - поправил ее Мастер Большой Стрелки и набросил на плечи женщине зеленый шелковый плащ.
Женщина улыбнулась, и волосы ее покрыл венок из цветов и фруктов.
Мастер Большой Стрелки медленными движениями стал переносить женщину из залитого солнцем пространства комнаты на полотно, натянутое на оконную раму.
Поэт сделал отчаянную попытку вернуть упущенное мгновение, но рука его вместо скользкого шелка платья и бархатной теплоты рук натолкнулась на шершавый холст.
Черный человек в углу глухо засмеялся. Он сидел в той же позе, с тем же каменным выражением угольных глаз. Женщина с картины, Саския ван Эйленбург, Флора, Царица Савская лукавой улыбкой моны Лизы улыбалась теперь всем и никому.
Александр Сергеевич вздохнул, повернул на руке перстень и прочел на его ободе строчки на непонятном языке.
Легкое гусиное перо обмакнулось в густые чернила, и на белый снег Черной речки прекрасным витиеватым почерком с завитушками легли слова:
Сердце будущим живет,
Настоящее уныло.
Все мгновенно, все пройдет,
Что пройдет, то будет мило.
- Тишина, - шепнул Василий Андрееевич и поправил шейный платок, - друг мой, какая тишина сегодня с утра.
- Утро раннее, Василий Андреевич, еще почивать изволят, - откликнулась из темного угла нянюшка. Она вязала длинный белый шарф на двух спицах, одна из которых была короче другой. Короткая спица двигалась медленно, а длинная медлила поминутно, но шарф рос быстро, и белой дорожкой бежал к дверям, оттуда на улицу, с улицы на дорогу.
- Серж, я бы хотела купить этот шарф, - с легким акцентом сказала Айседора.
- Дора, - воскликнул поэт и кудри его зазвенели, как тысячи золотых колокольчиков. Мы купим его к зиме. Мне кажется, он немного тяжеловат.
С этими словами Сергей Александрович вынул из карамана бобрикового пальто легкий газовый шарфик и набросил его на обнаженные плечи Айседоры.
Легким пухом взлетела Айседора над солнечным полом комнаты.
- Туфельки! Долой туфельки! радостно кричала Айседора, и воздушная туника струилась в такт танцу.
- Ножки! Ножки! Черт побери, какие ножки! Александр Сергеевич захлопал в ладоши.
- Вам пора, - строго сказал Часовщик, и Александр Сергеевич с размаху плюхнулся на стул.
Черный человек каменно сидел на каменном стуле и каменно улыбался каменными губами. Александр Сергеевич стоял на Пушкинской площади. Он был печален. Дощатые, чисто вымытые полы дома, белые кружевные шторы, пышные платья, шелковые туфельки все это, кружась в запретном вальсе, проплывало по Тверской.
- Вита бреви, арс лонга, - ободряюще сказал Мастер Большой Стрелки и похлопал Поэта по плечу.
Створки больших напольных часов растворились вновь, и Александр Сергеевич проплыл в готическую залу, располагавшуюся сразу за тяжелым маятником.
Высокие стрельчатые окна блестели тяжелой бронзой в лучах заходящего солнца.
- А ведь скоро и вечер, - размеренно подумал Александр Сергеевич. Ганс Мемлинг, аккуратный, суховатый человек с аскетическим лицом смешивал краски на круглой деревянной палитре. Александр Сергеевич, знававший Карла Брюллова, Тропинина и других художников, подошел, чтобы посмотреть, как работает мастер. Легкие слова приветствия уже готовы были сорваться с уст Поэта, когда он заметил, что палитрой мастеру служит циферблат. Мастер длинной тонкой кистью смешивал краски где-то в районе 8 часов. Краски были лилово-красными, с разливами золота, и запахами розы.
- Отчего вы мешаете краски на циферблате, - с любопытством спросил Поэт.
Мастер ничего не ответил и продолжал работать. Рука с кистью медленно описала круг и принялась за цифру девять. Лилового стало больше, красный сменился синим, золото серебром. Молчание. Пушкин глянул в окно и обнаружил там ясный вечер. Небо, однако, для этого времени года было больше похоже на черное одесское, чем на бледное северное, каким бывает оно с мая по август.
- Позвольте, мой друг, - решительно сказал Поэт и взял у Мемлинга тонкую кисть. Уверенной и сильной рукой он решительно проложил поверх циферблата черные витые строчки:
- Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы
- Что вы наделали, господин Пушкин! сокрушенно воскликнул Мемлинг и попытался стереть летучие строчки. Но почерк был великолепным, и как все совершенное, имел способность странным образом влиять на окружающее.
Строчки на циферблате свернулись кулечком, в которых бабушки обычно продают семечки, и цвета с мелодичным перезвоном ссыпались с краев в середину, совершенно перемешавшись.
- Страсть, как люблю семечки! сказал Александр Сергеевич и разгрыз золотое зернышко.
- Это моветон, мосье Пушкин, - печально заметил Часовщик, сокрушенно качая головой.
- Бросьте, любезный, - ответствовал Поэт, - Вот, не хотите ли отведать сами?
- Увольте, - Часовщик решительно поправил шейный платок. Зря вы это, милейший.
В дальнем углу залы на небольшом возвышении стоял золотой трон. Черный человек сидел теперь на этом троне. Что-то знакомое почудилось Александру Сергеевичу в его каменных чертах. У ног Каменного Истукана копошилась жизнь. Рождались царства и умирали царства, разражались войны и заканчивались войны, урожайные годы сменялись голодными, вопли чередовались с музыкой, а Каменный Истукан невозмутимо взирал на это с высоты своего трона.
На ступенях трона сидела Екатерина Андреевна Карамзина в домашнем платье и чепце и плакала тихими слезами.
- Голубушка, что с вами, кто обидчик? пылко спросил Поэт, падая на одно колено.
- Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, - вы так молоды, так беспечны! и Екатерина Андреевна посмотрела на Поэта печальными, невыразимо прерасными глазами.
Александр Сергеевич залился краской и в гневе вскочил на ноги.
- Не угодно ли дать сатисфакцию, сударь! обратился он к Истукану. Ежели соблаговолите согласиться, жду вас к завтраку.
- Мальчишка! Фат! каменным голосом сказал Николай Михайлович Карамзин.
- Нянюшка, не позволяйте ему! крикнула Екатерина Андреевна.
Нянюшка вздрогнула, и спицы остановились. Сначала короткая, а потом, немного помедлив, и длинная.
Кулечек с семечками свернулся еще туже и теперь стал круглым и твердым, как орешек.
Пространство готической залы волнами билось в стеклянные створки часов. Последнее, что услышал Александр Сергеевич по дороге на высокий постамент - были слова, которые пела маленькая Принцесса на самом краю королевства:
Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин,
Все пройдет, все.
-Однако, вы настаиваете, что ваша догадка верна? Румяный Критик с сомнением качал головой.
Большие и маленькие Стрелки часов бежали мимо него. Время всегда бежит мимо критиков, лишая их вечности.
Грустный человек с маленькой бородкой вздохнул:
-Боюсь, что так, видите ли, литературоведы настойчиво свидетельствуют, что Екатерина Андреевна была первой и единственной любовью Пушкина. И он всю жизнь мечтал стать историографом государства Российского.
- Хм, любопытно, - ответствовал Румяный Критик и подумал, что из этого выйдет приличная докторская дисссертация.
- Здравствуйте, Командор, - сказала донна Анна и засмеялась.
- Не хотите ли семечек? на шумной, полной машин улице, она протянула свернутый кулечек каменному Александру Сергеевичу.
- Благодарю, страсть, как люблю семечки! - сказал Поэт и разгрыз золотое зернышко.
